Красноватый свет покачивающегося над столиком торшера отбрасывал на его бледное лицо растекающиеся желеобразные тени. В воздухе кольцами вился, скручиваясь нежными судорогами, вязкий сигаретный дым. Пахучий гам окружающей болтовни обволакивал; алкоголь крадучись, постепенно штопором ввинчивался в наши головы, уволакивал за собой, тянул в жутковато манящий, пахнущий морской волной и кислым лимоном мир...
- ...Понимаешь... Работая именно над этим альбомом, я... Я хотел выкинуть, избавиться от любого внешнего, постороннего влияния и бесконечного железного давления, от любых шершавых деревянистых и прочих рамок, которые предписывают художнику творить так, и никак иначе! Я хотел дать себе абсолютную свободу! Спустить с поводка свои затаившиеся в тигрином прыжке музыкальные инстинкты! Чтобы они были дикими, свободными, чтобы они легкими птицами улетели в самые заповедные уголки моей души! Хотел, чтобы звуки, ритмы и мелодии срывались бы с чуть замерзших кончиков пальцев и обволакивали меня самого, облепляли, как пластилин, как буроватая глина... Чтобы они как тончайшие перья, парящие словно голубые снежинки в декабрьском холодном воздухе, невесомые, покачиваясь и едва заметно подрагивая, легонько опускались на окружающий мир. Я решил - я решил забить на любой анализ, на любой, понимаешь?! И просто играл!.. Играл то, что чувствовал!.. - так говорил Он. Так говорил Сасу Рипатти, мой стародавний чудаковатый друг. Он смотрел сквозь шаманские закручивающиеся клубки белесой дымной завесы прямо в мои глаза! Понимаешь?! И, клянусь, это был взгляд художника... Взгляд безумца! И ядовитый дым вместе с его кислотным разъедающим взглядом мягко и настойчиво, до рези, до слез, вливался в маленькие черные зрачки моих голубых славянистых глаз.
- Я подумал: мать твою! Я загляну глубоко-глубоко в себя! - Он продолжал. - Так глубоко и искренне отпущу себя и свою душу, что музыка проникнет в меня! Проникнет в места, где уже и не видно света божьего, где совсем-совсем темно, и где прячется во мне, наверное, даже что-то не очень хорошее, липкое, склизкое, эфемерное - то, о чем я и сам в себе не хочу ни знать, ни даже догадываться - так глубоко я себя отпущу!
Но что мне делать, скажи?! Что мне делать?! Этот гребаный мир со всеми его рамками и подставами - он весь вокруг меня! Он постоянно и неизменно старым дырявым плюшевым одеялом накрывает, настигает меня! Как?! Как мне скрыться от него?! Но однажды я понял, - взмах рукой и мне прямо в глаз попала здоровая щепотка соли с его руки, - я понял... Понял, что именно нужно делать! Наконец-то!.. Понял внезапно и молниеносно, как зажигается в темноте, чиркая, шипя и искрясь, ломкая деревянная спичка. Я понял... Я просто позвонил своему другу Крейгу... Ты его знаешь? Он обалденный пианист... Так вот, позвонил ему, позвонил Лучио - богу кларнета и сакса и... И, конечно, Родесу... Конечно Родесу... Мы с ним уже работали вместе. Я позвонил им и сказал: мы едем на остров...
Тут он на секунду замолчал, чтобы сделать добротную затяжку сигаретой, алеющей в темноте яркой точкой. Потом сдвинул брови и уставился на меня и снова замолчал.
- Черт, на чем я остановился, говоришь?
- Ты позвонил каким-то чувакам и позвал их на остров.
- А, да! Остров! И мы поехали, понимаешь? А остров этот - он просто прекрасен! Он невероятен, тебе там нужно обязательно побывать! И самое в нем клевое то... Самое в нем клевое - это то, что это были не какие-нибудь вонючие попсовые Мальдивы, или еще что-нибудь там, а это был остров в балтийском море за полярным кругом!!!
- Чувак, я тебя слышу. Не нужно орать. За полярным кругом, я тебя понял...
- О, извини!
- Да не ори ты!
- Ладно, извини! Так лучше?
- Ну, да, давай, продолжай. Чего там дальше? Они что, все вместе согласились с тобой поехать? Жесть! Да ведь Лучио - он же вообще аргентинец!
- Слушай, это все не важно! Все встало на свои места сразу же, как только я объяснил им, что мы будем делать!..
Да, все равно орет, ничего с ним не поделаешь...
- Ну а твоя семья?
- Они тоже поехали, конечно! И, послушай, ты задолбал меня уже перебивать! Дай спокойно рассказать!
- Ок, извини! Молчу! - я провел пальцами вдоль губ так, что стало понятно: я заткнулся.
- Отлично! Мы поехали туда как раз в... Как раз в kaamos, - испытующий взгляд, и я непонимающе, словно отупевший от жары и усталости, истыканный шпажками тореадоров бык, мотнул из стороны в сторону своей отяжелевшей пьяной от его голоса башкой. - Кaamos - это такое время, когда световой день длится всего четыре часа, понимаешь? Продолжается это с декабря по февраль. Как же было охренительно работать! Понимаешь, остров, море и абсолютная чернейшая темнота! Темнота с большой буквы Т! Только это огромное солнце, этот неиссякаемый источник жизни, радости и света, успевал бледно-желтым размытым пятном появиться в небе, как на тебе - уже закат! И это только в ясные деньки, понимаешь? А так - вообще сплошная темень круглыми сутками!
- О, мать твою! И вы работали в таких вот условиях? - теперь мой черед бросаться испытующими критическими взглядами. - Да я б с ума сошел, пришлось бы мне работать в таком месте! Это ж ужас - без солнца!
- Хм... А вот мне чертовски понравилось! - очередной взмах правой рукой и все, что оставалось от текилы в его стопке оказалось на моих джинсах. Естественно, он этого даже и не заметил. - Поэтому-то я и назвал альбом Tummaa - темнота.
Ну а музыка... Какой может быть музыка, созданная и прочувствованная в суровую изолированную северную ночь? Жужжащие и скрежещущие ритмы, животное клокотание и гогот, переливаясь своими блестящими хитиновыми панцирями, заплетаются и трансформируются в короткие, лирические и режущие аккорды пианино. Басовый кларнет и приглушенный саксофон добавляют драматизм в эту напряженную, в эту и без того сложную, глубокую, эмоциональную музыку.
Когда слушаешь, с трудом можно понять - то ли ты вдруг оказался на другой планете, то ли в гудящей космической пустоте, то ли где-то в смоляной океанической бездне. Вырастают, встают перед глазами целые космические ландшафты неизведанных планет, тусклые, холодные, пустынные и покинутые - они населены странными, невиданными ранее существами. Даже и не инопланетными, но просто непостижимыми и настолько причудливыми, будто бы из параллельного мира. Эти жизненные формы издают знакомые и совершенно неведомые звуки. Некоторые из них вспыхивают разноцветными музыкальными пятнами. Каждое - со своим ритмом и со своим цветом. Ну а ты сам словно бы соткан из эфира, ты вроде голограммы, будучи не в состоянии ни к чему прикоснуться, тебе остается только заворожено отдаваться гипнотизирующему зрелищу, развертывающемуся перед глазами. И вдруг, ты понимаешь, что все чертово северное сияние, все звезды, воздух и все море целиком, вся беспросветная арктическая ночь и все-все-все творения божьи, сфокусировавшись в какой-то космический луч, наполняют собой твою маленькую глупую голову!
Эта музыка похожа на само северное сияние: разные ритмы и звуки причудливо изгибаются цветовыми пластами, пританцовывая на сцене бесконечного черного неба. Ритмы... Ритмы... Ритмы... Ведь по образованию Сасу Рипатти ударник...